«Вы», почему он говорит мне «вы»?

— Это не даёт вам права загораживать подлёт к развязке! — Локьё говорил, что я — хамлю? Да разве ж я хамил ему так, как мне бы хотелось. — Что вы тут забыли? Кто вы? Почему блокируете видеорежим?

Первый пилот моего катера закрывает руками лицо. Второй держится лучше, желудок у него слабый, а нервы крепкие.

Я слышу щелчок оборвавшейся линии. Второй пилот озабоченно поворачивается ко мне, пытается сообщить, что связь прервалась.

Но голос вдруг возникает снова:

— Мы сами выбираем режим общения, капитан Пайел, — говорит он ехидно. — Мы не настроены на конфликт. Давайте договоримся мирно? Нам нужен груз ваших гражданских кораблей. Желательно добровольно и в количестве не менее ста тысяч. Для Джанги — это капля в море. Сто тысяч. И вы не потеряете планету.

С лица второго пилота, он всё ещё сидит в пол-оборота ко мне, можно писать «белого человека»: кровь покидает его вся и разом, кажется, даже зрачки становятся белыми.

Террористам мало тридцати двух тысяч детей. Им нужно сто. Всего-то. А мы-то башку ломали, чего они ждут.

— Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, Я сегодня их за ужином скушаю? — цитирую я детский стишок.

Во рту кисло, словно вырвало меня, а не пилота.

Линия связи снова обрывается, но через секунду возникает опять.

— Не понял вас? — В голосе слышно удивление.

— Капитан, — оживает в наушнике Дерен. — Вам отвечают с задержкой. Они кодируют вашу речь, боятся, что вы сможете подействовать на них голосом. Это не…

Но я и сам уже понял, кто это.

Фальшивые белые не узнали меня. Те, с кем я говорил у Плайты, были в курсе, что на самом деле я капитан Верен, работающий под вывеской «Гордон Пайел». Их не смутило бы перепутанное имя.

У этих, фальшивых «белых», не было никакой предварительной информации обо мне. А у настоящих белых она была! И после они сканировали мой мозг, изучали физические параметры. Они не могли меня не узнать.

Да при их технологиях никакого запаздывания реплик вообще не должно было быть! Но оно было!

Хеммет та мае!

Кодировка речи распространена только на Севере, в той части Империи, где я когда-то начинал службу. Так шифровали переговоры с экзотами на «Аисте», потому что боялись воздействия через изображение и голос.

Нет, не белые корабли висели сейчас над Джангой. Это были корабли имперского Севера.

Когда Дьюп разорвал контракт между Империей и Э-лаем, военный министр Херриг не успокоился. Но почему он взялся изображать хаттов?

— Ты, имперская крыса! — взревел я. — Думаешь, обманул меня? Я говорил с белыми людьми! Я валялся на Плайте под их генераторами! Твоё фальшивое нутро я вижу насквозь, контр-адмирал Херриг! Наши линкоры пробьются к Джанге Коридорами Бездны! Вместе с настоящими белыми кораблями! Убирайтесь!

Перед глазами встали лица мальчишек с детского праздника. Вот рыжий и курносый лезет по канату, неловко перехватывается…

Я вскакиваю и едва не бросаюсь из вип-зоны на огороженную ленточками сцену. Рыжий, как и мальчишка, тренер виснет у меня на руке, шепчет в ухо: «Мальчик не пострадает, там же страховочное поле».

Я вдруг ощущаю слабый флёр детских сознаний, всех тридцати двух тысяч, как и я зажатых в бездне Великого Ничто.

Ощущение дальнее и слабое, тонкое и беззащитное.

И только впереди, за металлом и пластиком вражеского корабля, нет никаких признаков жизни.

Сознания его людей экранированы, спрятаны от меня в шорохе посторонних колебаний и помех. Когда я сосредотачиваюсь на этих помехах, мне становится шершаво и больно.

— Ещё чуть-чуть, господин капитан, — шепчет мне «в ухо» Дерен. — Скажите им что-то ещё. Связисты пытаются обойти защиту, говорят, что уже встречались с такой кодировкой. У нас получится, они вас услышат без фильтра!

Я вдруг теряю его голос. Сознание моё расширяется до угасания всех чувств, кроме одного: мучительного, болезненного скольжения по рассыпающимся картинкам пространства. Ещё не рождённого, осыпающегося стеклянными плёнками, так и не ставшими зеркалами.

Сознание мечется среди мириад тонких звенящих пластин. Мне больно. Режет высокий, тоскующий звук…

Мне не нужен канал связи. Я способен и так. Только бы не заблудиться в этих хрупких пластинах.

Вот оно!

Я нахожу брешь! Ярость поднимается во мне, вздуваясь, словно пузырь.

«Я узнал вас», — оформляется в невысказанные слова мысль. Растекается горячим ослепляющим светом.

Я вижу, как это, невысказанное, свинцом вливается в невидимые, но такие явные для сознания горла.

Меня заливает холодным жаром. Свинец становится хрупким, заполненное им пространство ползёт трещинами, рассыпается, и снова оскаливается горячими потёками металла.

Меня корёжит, выворачивает наизнанку.

И вражеский корабль тоже рвёт и корёжит. Он сминается, как кусок пластикового листа.

Я слеп от ярости, но каким-то иным, внешним зрением, вижу страшный сплющенный ком, вращающийся там, где висел флагман «белой» эскадры.

— Убирайтесь на Север! — кричу я. — Вам нечего делать на Юге! Хэдова бездна! — и мой крик слышат все эти проклятые корабли.

«Хэдова бездна» — это пароль для Коутера и гражданских судов.

Корты, уже активировавшие все возможные мощности, бросаются врассыпную. Полицейские катера летят во вражескую эскадру, как горсть песка в лицо. Навстречу им вспыхивают облака раскалённых фотонов. Начинается стрельба.

Я знаю, что в эти мгновения экраны фальшивых «белых кораблей» пухнут от хаоса тысяч целей — настоящих и обманных.

Флагман не может стрелять. Он крутится на месте, словно собака с перебитыми лапами. Но пострадал только один «белый» крейсер из сорока. Остальные вступают в бой.

Полицейские катера мечутся в облаках огня, пытаясь рассеять потоки смертельного света своими слабенькими силовыми щитами. Они летят, как мотыльки на огонь, сгорая, но не отступая.

Корты удирают, меняя курс. Они ещё целы.

Может быть, через секунду всё будет не так. Тридцать две тысячи детей…

Я ощущаю сладкую горячую ярость. Бездна шевелится во мне, словно внутри сердца просыпается реактор антивещества.

Соседний крейсер плюёт в нас прерывистой струёй света. Фотоны догоняют друг друга, слепляются в комок.

Наш катер мелко трясёт, и он обрастает слоями щитов.

Я зажмуриваюсь: обзорный экран пылает и плавится. Но с закрытыми глазами я ещё лучше вижу белые корабли и черную бездну пространства. Оно медленно прорастает холодными серебристыми нитями.

Второй удар по нашему судну запаздывает, но нам должно было хватить и первого.

Непонятно, почему мы до сих пор живы? Почему всё ещё держатся защитные щиты катера?

Первый пилот без сознания, но второй пытается хоть как-то отразить непосильный для нас светочастотный удар.

Воздух горит. Кислородная маска обжигает лицо, и мне кажется, что вместе с пóтом испаряется кожа.

Я срываю маску, вытаскиваю первого пилота из кресла и пытаюсь помочь второму выровнять катер.

Триитовая изоляция салона пока ещё держит, но в ней бездымно выгорает активная начинка, и такими темпами мы скоро превратимся в консервы.

Попав наконец в пилотское кресло, я понимаю: светочастотный, который мы поймали, боковой, он прошёл вскользь. Ровно и чётко. Нас пытаются взять живыми, а не у кого-то дрогнули неумелые ручки.

Навигатор сдох, вентиляция — тоже. Я делаю глубокий вдох, возможно последний. Но воздух мне тоже уже не нужен.

Нарастают полевые помехи, нас закручивает. Салон начинает тлеть.

Какая всё-таки радость, когда внутри у тебя — бездна.

Нет, господа северяне, — веселюсь я. — Живыми нас взять уже не получится!

Никому! Никто не уйдёт отсюда живым!

Кислород кончается. Бездна вырывается из меня. Распахивает пасть, и пространство перед «белыми кораблями» превращается в угольную дыру зоны Метью.